Так её все звали. Почему то не Валентина, ни Валя, ни более ласково. А так, по-дворовому, как в детстве друг с другом общались, так и осталось за ней – Валька.
Какой она была в детстве, юности, да и в раннем зрелом возрасте, я не знаю. Не знакома с ней была.
Семьи своей не создала. Жила далеко на Урале, а на пенсии перебралась к сестре. Вдвоем доживать, конечно же легче.
Обе были верующие. Непостижимо, но так. Валька уверовала на Урале где-то, туда и ездила позже, довольно часто. И раз от разу возвращалась с отрешенным взором.
- Сама ты не своя Валька, - сокрушалась старшая сестра Лена. Не ездила бы ты туда, что там тебе?
Валька молчала. Впрочем, она стала много молчать, взгляд уходил куда-то вовнутрь, появлялась суетливость в движениях, неясность чего она хочет, да и вообще, хочет ли она чего-нибудь. Боязно за неё. Что она там делала – не говорила. Только раз от разу становилась одержимой непонятными силами. То крутила волосы на затылке, то расшатывала зуб, все это проделывала не переставая, монотонно и тихо. Жутко.
Лена все просила молиться за Вальку. Тяжко духовно жить с ней. Думала, на старости лет подмогой будет, а получилось что за ней, за Валькой догляд постоянный нужен. То газ забудет выключить, то воду, то мусор рассыплет, да станет руками собирать. Как дитё малое.
Молились за Вальку. Всегда. Только Господь ведает что произошло, но вдруг Валька, постоянно прячущаяся в кладовке от посторонних, вдруг попросилась в церковь. Хоть и вела себя так же как всегда, но всю службу отсидела смирно. Дальше – еще чудесней. На вопрос, не хочет ли она покаяться в чем-то, очиститься, попросить прощение у Господа, вдруг закивала головой и произнесла:
- Да.
И взгляд у неё светлел. И суетливость в движениях уходила. А когда заболела и слегла старшая сестра, вдруг встрепенулась Валька как от тяжелого сна, стала ухаживать за сестрой, стала разговаривать, заботу проявлять.
Навстречу бежала, распахнув объятия:
- Как хорошо, что ты пришла. Давай помолимся.
Ей становилось легче. Настолько легче, что не только взор светлел, но глаза становились осмысленными, она не прятала свой взгляд, не отводила глаз. Радость да и только.
Как изменилась Валька за год!
- Валька, тебе бы прощение попросить у Господа. Ведь грех какой-то допустила, вот как тебя сатана крутит, - увещевала сестра.
- Да, грешна. Ой, как грешна, прости Господи.
- Валька, так покайся. Исповедуй грех свой.
Но не пускал лукавый. Как только Валька набиралась решимости идти на исповедь, так и подступал лукавый. Она замыкалась, взгляд терял осмысленность и она только плакала, и причитала:
- Прости, Господи.
Её перестали тревожить, допытываться никто не стал. На все воля Божья. Силой на исповедь не приведешь. Но Господь Свою незримую работу проводил.
Каялась Валька. Наедине в Богом, в слезах.
Последнюю неделю перестала кушать, погрустнела.
- Вальк, может покушаешь?
- Не хочу.
- Может это? Это только сварили, поешь.
- Не хочу.
- А может чего хочешь?
- К Господу хочу! Как я хочу к Господу! Ничего не хочу – только к Господу! Его люблю, к Нему хочу.
Слезы наворачивались, видя с какой страстностью, с какой болью, она кричит об этом.
Накануне еле уговорили её помыться. Омывая исхудавшее, изможденное тело, подумалось: «Никак перед смертью мою». Отогнала мысль. Не хорошо. Прости, Господи.
- Валь, ну вот помылась, так может, покушаешь, может аппетит появился?
- Ну, давай.
- Ой, Валька поела! Как славно-то! – радовалась старшая сестра.
Тихая, умиротворенная, разомлевшая от воды и пищи Валька легла отдохнуть. Встала вскорости по надобности. И упала. Разрыв сердца.
Осталась старшая Лена одна. И тоже слегла. Никак не думала что Валька, моложе по летам намного, уйдет раньше её.
Где моя Валька-то?- роняла слезы Лена.
И, правда, где, Господи?
То ли видение, то ли мое человеческое желание, но увидела девушку тоненькую, беленькую, в ситцевом платье бегущую по цветущему лугу. Понимаю – Валька…
- Надо же,- обсуждали потом,- ни одной ведь фотографии не оказалось Валькиной во взрослом возрасте. Всё девчонка, после того, как грех её скрутил и появился горб – не любила фотографироваться.
Светлана Поталова,
Россия
Буду очень признательна за конструктивную критику. На оскорбления не отвечаю. Не переживайте, обидеть меня очень трудно. В пустую словесную перепалку не вступаю.
Злословие, сарказм, колкости в адрес друг друга буду удалять.
Дорогие читатели! Не скупитесь на ваши отзывы,
замечания, рецензии, пожелания авторам. И не забудьте дать
оценку произведению, которое вы прочитали - это помогает авторам
совершенствовать свои творческие способности
Поэзия : За межой межа... жизнь спешит дорогой - Людмила Солма *) примечание:
Нашим мамам, рождения 20-х годов, по жизни непросто жилось...
Но, негасимый свет их душевного тепла, доброты и неиссякаемой
любви до сих пор согревает нас.Светлая память- жизнь даровавшим,
кого уже нет с нами- но кого мы искренне любим
и благодарно помним сыновней и дочерней верностью.
И хочется добавить еще и следующее:
Не читайте пожалуйста это стихотворение так уж буквально - в нем более смысловых метафор и аллегорий, чем в буквальном прочтении. Его читать нужно не глазами, а душой и сердцем. Так "сума или котомка" - это душа и сердце материнские; а "нищенские крохи" - это те радости, что скупо ссужала лично ей судьба по жизни, но именно ими-то так щедро и делилась душа матери - и с нами, и окружающими её людьми, раздавая всю свою душевную чистоту и доброту без остатка. "мрачные потемки" - это те житейские тяготы, что так обильно сыпались порой на наших матерей. "Скромность утех" - это её умение стоически сносить жизненные горести и беды с оптимизмом: именно "радуясь сквозь слезы и печалясь в смехе". Она в любых самых сложнейших жизненных перипетиях была спасительным островком оптимизма и надежды, её вера не умерла от безысходностей "непрухи" и передалась нам, её детям - вера и доброта с любовью. Вот только рано она ушла от нас... матери всегда почему-то уходят слишком рано... - независимо от возраста. Нашей мамочке было 68 лет... но Господу, наверное, лучше знать - когда и кому, в какой час быть призванным к Нему. А, нам всем её так не хватает - её детям и внукам. Вечная и светлая память нашей дорогой мамочке...